Он выходил, слепой, как крот,
поднявши ворот до затылка,
под скрип заржавленных ворот
по нервам, раховской сопилкой.
У неумелого дудца,
который был и швец и пахарь,
и ради красного словца
всем плёл, что он известный знахарь,
не получалось разбудить,
открыть сомкнуты негой взоры.
А на свету кротам не жить,
всё это только разговоры.
А на миру и смерть красна.
А на миру и плечи шире.
Он слеп, но щурился со сна –
темно в подъезде и квартире.
Он выходил, слепой, как крот,
читал стихи и бил баклуши.
И может быть на третий год
баклуши начинали слушать
и прорастать его стихом,
пускать зелёные побеги.
Им, деревянным, нелегко
укрыться в Ноевом ковчеге.
А он по улице ушёл,
сбивая палкой светофоры.
Поэт и крот, незряч, смешон.
Всё остальное разговоры.