Тут меня Стелла рассказ попросила написать. Попросить-то попросила, а сюжет не предложила. И что теперь? А как написать рассказ на заказ без сюжета? Опять о себе рассказывать? Некоторым близким людям не нравится. Да и мне самому не всегда. Хотя, есть один сюжет. Из моей жизни. Попробую.
В 1986 году я служил в армии. Оставалось мне служить примерно месяцев девять. В середине февраля вызвал меня к себе замполит нашей части полковник Кусков. Полковник был фигурой героической. У него был значок ВДВ и орден Красной звезды за Прагу, полученный в 1968 году. Ему пора было на пенсию по выслуге лет. Чтобы ещё пару лет прослужить, он перевёлся с должности замначполитотдела армии к нам, на учебный центр, где на 47 солдат приходилось 15 офицеров и прапоров, включая телефонистку сержанта-сверхсрочницу Машку, от которой рядовой и сержантский состав регулярно подхватывал гонорею и лобковых вшей, вне зависимости от времени года. Мандавошки появлялись у Машки примерно в декабре и держались до июля, а гонорея, или, как говорили солдаты «трипак», присутствовала с мая по ноябрь. Видимо потом, он, в смысле трипак, отлетал вместе с птицами в тёплые страны, а потом с ними же возвращался. Машке это всё жить и служить не мешало. Призывы менялись каждые полгода и всегда находились желающие разминировать её минное поле без спецсредств. Всё начальство на полигоне знало об этих её особенностях, но ничего с ней не делало. Подозреваю, что дело было в других ее достоинствах и, вечно красных, будто натёртых, коленях, которые нагло семафорили, будучи не прикрыты не по уставу короткой, форменной юбкой. Ну, да речь не о Машке.
Кусков. Ленивый, толстый, первым приходивший снимать пробу на кухню и вылавливавший куски мяса из солдатского котла. Герой, сука, Праги. Державший в сейфе печенье и коньячок и пропускавший уже в девять утра. Кровь и плоть системы. Короче, вызвал и говорит:
– Ты же местный?
– Да, – отвечаю.
– Тут такая история.
И достаёт из ящика письменного стола камень. Большой и красивый. Размером с четверть буханки хлеба, белый с синими, довольно большими, включениями.
– Значит так, сынок, – сказал он.
Это такая яшма. Твоя задача сделать из неё бусы для жены члена военного совета округа. Сделаешь за две недели – получишь кандидата в партию и домой сразу после приказа. Не сделаешь – хер тебе, а не партию и домой поедешь на Новый год.
Я смотрел на Куска и думал: «Бля, а как я их, эти бусы сделаю? Я ещё тот рукодел и умелец».
Но с другой стороны понимал, что деться некуда.
Я забрал камень и пошёл в мастерские. Там меня встретил мой непосредственный начальник капитан Федька Крюкин. Крюкин был известен тем, что говорил, что он простой русский мужик с Волги, поэтому: а) должен быть постоянно пьян и б) рыбаком. Так оно в общем-то и было. Пил он всё подряд и всё время. С рыбой отношения тоже сложились. Федька был знаменит на всю гвардейскую танковую армию тем, что после неудачной рыбалки на электроудочку загнал танк на высокий берег озера на полигоне и выстрелил бронебойным в воду. Бойцы, сидевшие в кустах на берегу, чуть не оглохли от выстрела, но вплавь собрали 10 килограмм разной рыбы, а я сварил Федьке и его собутыльникам-прапорам уху на украденном в соседнем селе петухе.
Крюкин посмотрел на камень и сказал: «Херня! Щас мы его обработаем». Одним ударом молотка он расколол камень на два десятка маленьких камешков разного размера. Я был в ужасе.
– Не ссы, – сказал капитан. – Всё будет Кукрыниксы.
Такая у него была поговорка. По его приказу я нашёл пустой цинк от патронов, засыпал туда речной гальки, песка, пасты Гойя и осколки былой яшмы. Цинк насадили на вал электродвигателя, долили в него воды и ушли спать. Процесс огранки пошёл.
Утром, сразу после подъёма, я прибежал в мастерскую. Всё крутилось и сверкало. Но на форму камней и, уж тем более, на их угловатость наш метод огранки не повлиял никак. От двух недель осталось 13 дней.
Машка, пришедшая в мастерскую за керосином для тётки, как она сказала, но я думаю для своих квартиранток, поржала над нами и предложила мне зарезервировать празднование Нового года с ней. Я, глядя на бутылку с керосином у неё в руках, не желая обидеть даму, сказал , что подумаю. Машка обиделась и, стерев помаду на губах, предложила Федьке показать ей новый командный пункт. Они ушли, а я стал думать.
Мне понадобилось полчаса, чтобы через систему армейской связи и три ручных коммутатора дозвониться до сапожной мастерской, где работал мой друг Алик. Алик спросил:
– Ты шо, уже генерал? Я думал, шо они уже таки нашли меня, когда тёлка сказала, шо на связи штаб армии. Хотел им сказать, шо у меня сверхсрочный контракт с израильской армией, но подумал, шо будет ещё хуже.
– Алик, закрой уже рот. Могут рассоединить.
И рассказал ему историю с бусиками для туземцев. Алик подумал секунд тридцать, а потом сказал, шо вообще не видит проблемы и шобы я приезжал в город. Я побежал к Куску. Он сидел за письменным столом и ел таранку. За приставным столиком сидели два полуграмотных бойца с неоконченным высшим образованием и одновременно писали протоколы непроводившихся, но так необходимых комсомольских и партийных собраний. Политико-воспитательная работа велась в части на высшем уровне. В кабинете остро пахло потом, перебиваемым лишь запахом клопов. Или коньяка.
Полкан слушал меня невнимательно, но, по привычке, выражая лицом заинтересованность. Время от времени он обращался к писарям.
– Слышь, ты, Сукин!
– Я Сухов, товарищ полковник, – отвечал несчастный салобон
– Да какая хер разница, – говорил орденоносец, ты ж не забудь Крюкину выговор вписать за моральное разложение.
– А ты, комсомолец, Абишеву за самоволку.
– Товарищ полковник, так Абишев же в декабре на дембель ушёл.
– А ты уже где?
– Я уже в июне.
– Вот, ты молодец! Учись, Сукин!
– Так што там у тебя, – возвратился он ко мне.
Я рассказал. Кусок задумался.
– Ладно, — сказал он, – поедешь. Но! Официальную увольнительную не получишь. И парадку тоже. Жить будешь дома у родителей. Даю тебе четыре дня.
Понятно, что родителям я ничего не сказал. У меня же была Таня. Рыжая, с зелёными глазами и веснушками. В общем, разрыв мозга. И жила она рядом с единственной в городе ювелирной мастерской горбыткомбината, в которой меня готовы были принять. Надо сказать, что ювелиров у нас в городе побаивались. Это была сильная группировка, я бы сказал предтеча будущих рекетиров. Все они были бывшие спортсмены, с деньгами и гуляли в ресторане Житомир не по-детски. Некоторых из них я знал лично. Ребята они были приличные и порядочные. К вечеру я был у Тани дома. На ужин были котлеты, жареная картошка и Таня. Утром, надев старый спортивный костюм её брата и его же старые кеды, к сожалению на размер меньше, и стартую зимнюю куртку, я пришёл в горбыткомбинат. На консилиум собрались все. Евреи, ассирийцы и славянское нацменьшинство. Додик Левин покрутил в руках осколки яшмы и сказал:
– Смотри, у нас есть шлифовальный станок, ты таки сможешь их закруглить. А вот дырки сверлить пойдёшь напротив, в стоматполиклинику, к Юзику Сокальскому. На бормашине. Кроме того, надо купить какие-то левые бусики, шобы поставить шарики промежду отдельных камешков. И не забудь позавязывать их на узелки. Всё, иди работай, Данила-мастер.
И я пошёл. К концу дня у меня было 16, в некотором роде обточенных до определенной округлости, во всяком случае, без острых углов, уже не камешков, но элементов ожерелья, 3 сточенных до кости пальца на левой руке и 2 на правой. Кроме того, я определился с центральным элементом. Это был самый большой осколок, похожий по форме на неолитическое изображение головы быка. Я считал, что это очень символично, так как подарок должен напоминать даруемому о дарующем. Таня и ужин ждали меня у неё дома. Пальцы были обработаны и забинтованы. Присутствие Тани уменьшало время на отдых, но очень поднимало мой жизненный тонус. Утром, в 9:00 я, как штык, явился на работу. Там меня уже ждал папа. Меня кто-то сдал. Надо сказать, что папа был довольно высокопоставленный советский работник. Он переживал, что ещё кто-то меня увидит, я попаду на гауптвахту, а у него будут проблемы, за то, что он пристроил меня служить недалеко от дома. Я объяснил ему, что в часть немедленно вернуться не могу и показал ему дизайнерский продукт. Мы сошлись на том, что я буду осторожен, не буду нигде ходить. Моя просьба привезти одежду успехом не увенчалась. Мой бомжеватый вид его вполне устроил. Так вероятность узнавания меньше, злорадно ухмыльнулся он и поехал искать бусики и тонкую шелковую нитку для разделения элементов генеральского ожерелья.
Додик осмотрел результаты моей работы и с некой долей уважения спросил, или у меня таки не было предков-ювелиров. Он даже как будто несколько разочаровался, когда услышал о ломовых извозчиках и сапожниках. Пора было сверлить дыры. Я перешёл через дорогу, в стоматполиклинику, где меня ждал Юзик.
Он выдал мне белый халат, очень комично смотревшийся в комплекте с спортивным костюмом и кедами. Такой себе, врач-пропойца получился. Юзик отвёл меня в комнату к зубным техникам, где стояла списанная бормашина. Этот технологический процесс потребовал 12 часов работы и 4 проборенных пальца. После бинтования их Таней мои руки выглядели, как руки у пианиста из фильма «Игра в четыре руки», если кто помнит. Незабинтованными остались мизинцы и безымянный палец левой руки. К вечеру папа привёз нитку, бусики и две бутылки армянского коньяка для расчёта с Додиком и Юзиком. Оставалось только нанизать ожерелье и привязать на него замок. Это было непросто. Особенно с перебинтованными пальцами, но Таня мне помогла. Оказалось, что я совершенно случайно сделал отдельные камешки ожерелья практически симметричными, поэтому его центр тяжести приходился точно на «Голову полковника», как я, по аналогии с бриллиантом «Шах-ин-Шах» назвал центральный двурогий элемент композиции.
К концу четвёртого дня папа отвёз меня в часть. На примерку Кусок вызвал Машку. Меня попросили выйти. Через пятнадцать минут она вышла из кабинета с красными коленями и сказала: «Заходи, Членини!» Она, видимо, имела ввиду итальянского скульптора Бенвенуто Челлини. Но и такое произношение его имени из ее рта со смазанной помадой меня удивило.
– Значит так, – сказал полкан. – Мне не нравится, но и сделать я уже ничего не могу. Повезёшь во Львов сам, поездом. Там тебя встретят и заберут подарок. Между поездами у тебя будет пять часов. Погуляешь по Львову.
В пять утра меня отвезли дежурным Уазиком на вокзал. Кроме ожерелья я вёз ещё специально изготовленный ящик с дырками и ручкой, в котором, переложенные крапивой, шевелились и страдали пятьсот раков для командующего округом. На вокзале во Львове меня встретил мордатый старший прапорщик, принял подарки, отобрал отпускное и военный билет и сдал в комендатуру на вокзале. Он сказал, что если подарок генеральше не понравится, то Куска отправят на пенсию, а меня дослуживать в Улан-Уде.
– Как раз доедешь за полгода туда, сынок, – ухмыльнулся он.
На вечерний поезд меня не отпустили. Морально я уже был готов на Забайкалье.
– Хорошо, что не Афганистан, – думал я, сидя ночью в камере комендатуры без ремня и галстука. Утром меня накормили и отправили в часть. Подарок был принят. Так я был ювелиром и первый раз во Львове.
P.S. К вечеру я вернулся в часть. Через два дня меня приняли в кандидаты партии. Одновременно у меня начали чесаться подмышки. Федька Крюкин определил, что это Машкины квартиранты, но поверил мне, что у меня с ней ничего не было. Видимо, кто-то из сержантов, пока я сидел во Львове, воспользовался моим х/б как подменным. Хорошо, что не галифе, подумал я тогда. А вот с дембелем полкан слово не сдержал. Да и как его было сдержать, когда я двинул у него из стола таранку и выпил грамм 150 коньяка. Домой я попал только 11.11.1986 года.