Он каждый день умирал молодым.
Вставал, брил лицо, становился под тёплый душ
и, поскольку не верил в Мекку и дороги, ведущие в Рим,
стрелялся, ибо уверен был в переселении душ.
К двенадцати его находили друзья,
поднимали и клали на длинный обеденный стол.
Жена прибегала с работы и кричала: «Ну так же нельзя!»
и падала в обморок на затоптанный грязный пол.
Потом поднималась и доставала из шкафа чёрный костюм
и новые туфли, купленные за половину цены.
В коридоре курили и дым переходил в равномерный гул:
«Это нормально, он всегда начинает стреляться в середине весны».
Приходила девушка в шёлковом чёрном платке.
Стояла в углу и шептала что-то сухими губами
Сжимала остатки гвоздик в левой, дрожащей руке.
И потом говорила: «Что же ты делаешь, сволочь, с нами?»
К вечеру все расходились. На кладбище завтра в два.
Друзья выпивали в пивной при соседней бане
и до двадцати трёх обсуждали его слова,
из свёрнутой бумажки в чистом чайном стакане.
А наутро он вставал и снова, побрив лицо,
становился под душ, мыл голову, чистил зубы
и, написав на бумажке: «Я ненавижу вас, подлецов!»,
вставлял дуло нагана в посиневшие губы.
Так он умирал каждый день молодым,
забывая о том, что он друг, любовник и верный муж
и, поскольку не верил в Мекку и что дороги ведут в Рим,
стрелялся, ибо уверен был в переселении душ.