Вечером, когда за домами садится солнце,
в соседних дворах начинают поливать траву.
Трава щурит зелёные глаза, узкие, как у сонных японцев,
и, поднимая нескошенные метёлки, пахнет, как на лугу,
с которого лет тридцать назад забрали её семена,
чтобы начать продавать готовые к укладке газоны.
Кто были эти талантливые голландцы, кто запомнил их имена?
Рыжие и рослые, очень похожие на удавшиеся клоны
тех, кто вывел и начал продавать на вес золота
тысячи сортов голландских тюльпанов,
ярко красных, прекрасного фона для серпа и молота,
жёлтых, как цвет созревших на Кубе бананов,
чёрных, как ночи, когда их везли в Америку на судах контрабандистов,
разноцветных, как головы школьников на экскурсии в зоопарке,
лиловых или белых, раскрывшихся или завёрнутых в листья,
диких, бросающихся на людей, и культивированных, пишущих без помарки.
О чём это я? О том, что август выдался жарким,
что дожди пьют где-то пиво и уже никуда не идут,
о том, что в одежде чувствуешь себя макароном средней проварки,
а солнце после обеда лупит тебя по плечам, как кожаный кнут.
В соседнем саду призывно и хрипловато смеётся женщина.
Её обрызгал водой разведённый в апреле сосед.
У них в заборе между дворами сначала была трещина,
а завтра проснутся утром, а никакого забора нет.