От тебя никаких новостей.
Не приносят из лесов и полей.
Карантин у людей.
Карантин у сорок и у их хвостов.
Чумка и токсоплазмоз у собак и котов.
У газет больше нет объявлений.
О продаже вредных сельхозрастений.
Об утере водительских прав.
Об отмене родительских прав.
О том, кто прав, а кто виноват.
И можно ли употреблять мат?
Можно, под хорошую еду и водку.
Лук и селёдку.
А под белое и шампанское нет.
Ты же интеллигент.
Ты можешь говорить эти слова в кровати,
на ухо своей суке, снимая с неё платье,
срывая то, что надо срывать
по сюжету. «Эй, бать!»
И мать его, и всех других кровников.
Нациков и их пособников.
Блядей,
похожих на близких друзей.
Друзей, похожих на близких блядей.
А на людях не смей.
Ты же еврей.
А всё почему, а всё отчего?
От тебя ничего.
От тебя нет новостей.
А я твой. Или ничей?
Дворовая собака из Житомира.
Ты пустила меня по миру.
И так уже тридцать лет.
Там, где я оставил тебя на минуту нет:
— тебя и твоего дурацкого плаща жёлтого цвета
— твоей сигареты
— книги «Смерть Ивана Ильича»
— твоего деда, старого хрыча, бывшего палача.
Там ничего не было.
Я и не требовал.
Только звон новостей.
Из городов и сел, лесов и полей.
От зверей и людей.
О том, что тебя видели:
— на телевидении,
— в психбольнице,
— в доставке пиццы,
в групповом порно —
ты смогла бы, бесспорно,
перековав орал на орало.
Новостей навалом.
Но о тебе нет.
А на ком сошёлся белый свет?
Присылай факсом, пейджером, мейлом, голубем,
письмом, отправленным из огня в полымя.
Из Мухосранска в Жёлтые Воды,
Из Кривого Рога в места лишения любой свободы.
Но новостей как не было, так и нет.
Зато котлеты и пюре на обед.