Ты в этом доме даже не прописана
и венский стул в прихожей не стоит,
и наискось, неровной биссектрисою
твоё пальто на стуле не лежит,
а на столе не расцветет рождественник,
посаженный в вазон ещё весной
и в ванной нет аптечки с красным крестиком,
я выбросил, зачистил за тобой.
Я все убрал в пакеты и пакетики
и вынес пьяным вежливым бомжам.
Они потом гордились этикетками и хвастались отделками пижам.
Теперь о книгах. Сожжены на площади.
Шучу, конечно. Тоже у бомжей.
Они читают их и ржут как лошади,
пугая всех, животных и людей.
Что там ещё? О чувствах. Не заброшены,
а скошены под корень, как сорняк.
Потом подсушены, измельчены и крошевом
засыпаны и скручены в косяк.
И вот когда на венском стуле пусто так,
что он от одиночества скрипит,
а у рождественника, сникшего и грустного,
на самом деле безутешный, бледный вид,
я достаю косяк из смеси пряного
и горького, забытого тобой
и слушаю себя, немного пьяного
и в такт себе качаю головой.