Когда меня потащили под руки, мои ноги оставляли на асфальте борозды.
Колени не сгибались вовсе и трещали, как вязанки сухого соснового хвороста.
Плечи болели от висящего на них рюкзака, набитого всяким ненужным хламом.
В нём паспорта, права и обязанности, священный долг, рамки и рамы,
фотографии обнажённых женщин, усатых солдат и бытописателей,
консервы в томате и самородки стихов, выменянные у горных старателей.
Пара белья и пара разных носков, серая толстовка графа Льва Николаевича Толстого
и не по адресу поздравления чужих мне людей с Рождеством Христовым.
Очень толковый русский словарь датчанина Даля-Луганского,
купленный за двести рублей на Петровке у чувака, сказавшего, что он из Луганска.
Руки заломлены и связаны лямками этого рюкзака, так им было очень удобно.
Я и сам не знал, что у меня в нём, а они все пишут. И пишут очень подробно,
не забывая самую мелкую мелочь. Даже иголку в катушке грубой чёрной нитки.
Тем более мой французский нож — за это точно не будет скидки.
Тебе же сто раз говорили — сюда нельзя приходить со своим,
ты должен являться голым и босым, оставив все важные вещи другим.
Это им, провожающим, важна память о живом тебе и твоих пустячных по сути делах.
А тебе уже ничего не понадобится, кроме двух относительно чистых рубах.
И вот расстёгнут, пуговицы срезаны и свежим воздухом дышит грудь.
Развяжите руки, отпустите плечи, поставьте на ноги, я дойду и сам, как-нибудь.