Охота жить и к перемене мест
не требует особенных усилий.
Вот только небо из ванили станет синим,
зачёркнутым стрижами в перекрест…
Цикл «Французский поцелуй»
Выключи свет.
На улице, в подъезде, в коридоре, комнатах и холодильнике.
Белого света нет.
Твой голос в моем будильнике…
Почти, что Гамлет.
Почти, что Пастернак.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси…
Когда мой поезд проедет через границу,
досмотрев чемоданы и выкинув груз на перрон,
они, хмуря свои пограничные лица,
заорут во все рации: «Держи его, это он!»
Я прыгну из двери вагонного тамбура…
Не оглянуться. Там, в других пределах,
где имена и отчества прошли
мы стали просто Божьим новоделом
по образу его на раз, два, три…
Проснулся рядом — непреложный факт.
Ты спишь ещё. Я надеваю джинсы
и вспоминаю наш вчерашний акт
после вина и слёз невинной брынзы…
Такие новости, такая суета,
что хочется опять заснуть с утра,
не открывать глаза и до полудня
проспать свой самолёт, автобус, судно…
Мне кажется, что этот год прошёл,
как скорый ночью, щёлкая на стыках.
Налево степь, похожая на стол,
направо лес, с его звериным рыком…
А в голове какой-то вакуум,
как будто вовсе нет мозгов.
Их место зарастает страхами,
давно уже, от праотцов…
А можно? Нет, нельзя! А если так?
Стучали в дверь, а там бардак.
Нет, всё-таки бордель.
От красной краски покраснела дверь…
На перекрёстке Петёфи и Ракоци,
не посмотрев украдкой на часы,
она спросила: «Ну, ты хочешь трахаться?» —
непринуждённо перейдя на ты…
Он не любил в презервативе,
она не любила цветы в целлофане.
Они познакомились в сильный ливень.
Он был в пальто, а она в панаме…
И жизнь, и поле перейти
по снегу и по глине,
и чушь прекрасную нести,
от веку и поныне…
Такая в воскресенье тишь да гладь,
что хочется себя взорвать,
забрызгав стены, пол и потолок,
чтобы потом спросили: «Ты же смог…
Вам виски днём, со льдом или под вечер?
А всё равно, когда с утра помечен
и мучаешься муторной тоской,
не понимая — это ты такой…