В 41-м, когда началась война, нас отказались эвакуировать из Житомира. Мы были «семья врага народа». Мама пошла в гастроном, где работала, за трудовой книжкой и без стука вошла в кабинет директора. Директор и главбух как раз делили деньги из кассы. Банки и советская власть уже уехали. Они дали маме немного денег, чтобы она молчала. На эти деньги мы уехали в Киев. Так мы спаслись.
В Киеве жил мамин брат, Аркадий. Он работал на киностудии Довженко. Он посадил нас в открытый вагон с оборудованием киностудии, которую эвакуировали в Ашхабад, и мы в этом вагоне доехали сначала до Махачкалы, а потом паромом, до Красноводска и дальше. Но в Фарабе, в Узбекистане нас высадили. Там мы и остались на почти три года. А студия уехала дальше. В Фарабе мама пошла работать в райдоротдел. Это нас спасло. Мы получали рабочую карточку. Когда начальника забрали на фронт, ее повысили и она получила служебный транспорт — ишака. Она, конечно, не умела с ним справляться и, как-то раз, он сбросил её в арык. Ей помогли проезжавшие узбеки. Они верёвкой вытащили её из воды.
В 42-м году Аркадия призвали из Ашхабада на фронт. Поезд шёл через Фараб. Он дал телеграмму, и мы пришли встречать его на станцию, он дал маме две буханки хлеба. Я их всю жизнь помнить буду.
Когда мы уже ехали из эвакуации в Житомир, на вокзале в Стерлитамаке мама пошла за кипятком, а мы с сестрой Кирой остались смотреть за вещами. Мы очень устали и заснули. Пока мы спали кто-то разрезал наши мешки и украл все продукты, которые мама взяла в дорогу. Мы остались ни с чем. Мама вернулась и очень плакала.
Мы вернулись в Житомир в 44-м по вызову Евдокии Кирилловны – тёти Дуси, у которой жили в Узбекистане в Фарабе на Провиантской, 1. У неё муж полковником был. Сразу после освобождения они вместе с племянницей Валинкой уехали в Житомир, а затем тётя Дуся сделала нам вызов, написав, что мама её сестра. Я помню, там жила какая-то семья и, когда мы приехали, они говорили: «О, жидов привезли. Приехали уже!»
В Житомире Валинку отправили секретарём комитета комсомола в Новую Боровую, это километров 60 от Житомира. Однажды она приехала поездом туда, а домой не дошла. Её тело нашли весной, когда сошёл снег. Говорили, что ее убили бандеровцы.
Когда мама в 1941 году увозила нас из Житомира в эвакуацию, она поехала на Богунию, а это тогда даже ещё не пригород был, и отдала Гале, своей знакомой, какие-то вещи на сохранение. В том числе, шкурку лисы с хвостом. Тогда их носили женщины поверх пиджака. Горжетка называлась. В 44-м мы вернулись. Мама поехала к Гале за вещами, но Галя вернула только лису. Остальное возвращать отказалась. Но у этой лисы была несчастливая судьба. Мама пошла в кинотеатр Франко и там у лисы отрезали хвост.
В Житомире, в доме КЭЧ, с нами жила семья Лебедевых. Мама и сын, мой одногодка. Его отец был начальником автослужбы Первого Украинского фронта. Как-то раз к ним из Германии пригнали крытый Студебеккер, набитый товарами и мебелью. Груз охраняли вооруженные солдаты на Виллисе. А Виллисе навалом лежали фильдеперсовые чулки. Это было богатство. А младший Лебедев потом выходил играть во двор с трофейной немецкой генеральской саблей, в орденах и бантах. Мы ему завидовали.
В мае 45-го мы жили в Житомире, на улице Мещанской, дом 62. Это был кэчевский дом, из красного кирпича. Хороший считался. У нас там была комната. Тётя Вера Пантанько помогла получить. А напротив стоял маленький домик. За воротами. Тоже для военных. Ворота всегда были закрыты, но жизнь там во дворе кипела. 8-го мая нормально легли спать, а в 4 утра 9 мая из этого двора началась сильная стрельба в воздух. Все выскочили на улицу, в чем кто был и смотрели. И мы поняли, война закончилась.
Нам всё время помогали люди. Тётя Дуся, Евка, с которыми мы жили вместе в эвакуации, были маме как сёстры. Аркадий, её брат, живший в Киеве. Тётя Вера Потанько, которая после войны помогла получить нам комнату и устроила маму к себе в магазин. Из этой комнаты мы уехали в Белую Церковь, в никуда.
В Белой Церкви, на базаре я падал в голодный обморок от одного вида еды. Мой младший брат от слабости не мог встать на ноги и начать ходить. Он подползал к печке в комнате и грыз известь, которой она была побелена. Организм требовал кальций для укрепления костей.
Когда меня в 48-м отправили в Алушту, к дяде Матвею, который нашёлся после того, как деда отпустили из Сусуманского лагеря после первых его 10 лет, в поезде от Белой Церкви до Киева меня кто-то угостил куском чёрного хлеба с салом и огурцом. Так я попробовал сало в первый раз в жизни. Мне было двенадцать лет.
Я когда в Алушту к Матвею приехал, то море впервые в жизни увидел. Дело зимой было, 48-й. Мне 12 лет. Я поближе подошёл, пощупать его хотел, а тут волна. И накрыла. Так и пришёл к Матвею с ног до головы мокрый.
У Матвея в доме, в цокольном этаже жила семья Тишковых. Они кубанские казаки были, которых в жильё татар, которых выслали, вселили. Старый Тишков был рыбак. Пристань тогда в Алуште прямо у почты была, напротив дома Матвея. Ну, и прилипала там, конечно, рыба у Тишкова. Он во дворе ямку вырывал, кефаль на палочки нанизывал, в ямку слабый такой костёр, а сверху тряпки мокрые. Так и коптил. Я ничего вкуснее в жизни не ел.
А во дворе девчонка была, моего возраста. Так она летом только в одних розовых рейтузах ходила, а сверху без ничего, без майки. А грудь уже пробивалась. Мы потом в 90-е туда приехали, женщина из сарая вышла и говорит: «Мужчина, Вы кого ищете?» А потом сразу старухе полуслепой, которая во дворе сидела: «Баба Варя! Боря приехал!» 50 лет прошло, а вспомнила меня.
Меня из Алушты быстро назад отправили. У Матвея жены, Ольги, под кроватью стоял сундук, а в нём была сахарная голова. Так большой такой конус из сахара назывался. Я от него втихаря кусочки откалывал и ел. А тут и отца в ссылку. Ну, Оля меня за воровство и выслала назад в Житомир. Я приехал, а тётка моя меня в комнату не пускала. Говорила, мол, нас и так 7 человек на 10 метров. Так я и сидел на крыльце, пока мама с работы не пришла. Она впустила.
Евка была с нами в эвакуации в Фарабе. Она жила в Киеве на Евбазе. Они с мамой были подруги. Евка спасла моему отцу жизнь. Когда его арестовали в 48-м в Белой Церкви и послали в бессрочную ссылку на Тайшет, она купила за свои деньги валенки и тулуп и отправила ему посылкой. Благодаря этому он там выжил. А её мама кормила меня в их дворе на Евбазе первый раз в жизни белой булкой с маслом. Я её съесть не мог, огромная была, а не съесть было нельзя.