Кассета МК-90.
Всё без затей.
Вставляешь в правую шахту и нажимаешь «Плэй».
Сначала треск, смех, потом голоса.
И странный шум, как будто возле микрофона оса.
Эту кассету записала Она на твои двадцать пять.
Ты лежал в больнице — нечего отмечать.
К тебе приходили родители и друзья.
А вставать и гулять было нельзя.
Тебя все жалели. Ты лежал в угловой палате.
Тогда ещё не было речи об оплате.
Каждые два часа анальгетики.
Матерился вслух. Без эстетики.
Твой приятель проносил в фляге коньяк,
твоя подруга всё говорила не так,
невпопад и не по существу.
Ты сказал врачу, и она пообещала: «Больше её не пущу».
А потом приехала из Ялты Она
и отдала кассету с музыкой и стихами, которую привезла.
Сидела у твоей кровати в чёрном платке.
«Папа умер. Я сюда налегке.
Похороню его и назад.
А ты встанешь и приедешь весной в Никиту, в ботсад».
Ты грел её холодные руки.
Ноябрь, полгода в разлуке.
Круги под глазами, и этот чёрный платок.
«Надо вставать. Чего ты тут лёг?»
Через неделю ты встал и попросил принести костыли.
Потом и они отошли,
как опоры ракеты.
А встретились летом.
У неё уже был другой.
Серьёзный блатной.
Два раза встретились в гостинице втихаря.
Как будто не было ноября.
Холодных рук и её платка.
Любил? Не знаю наверняка.
Но уже тридцать три года
в ноябре плохая погода.
Ты в Дортмунде, а она в Орландо.
У неё тепло. У тебя прохладно.
И в Ялту пока нельзя.
Хотя — там ни её, ни тебя.