Тебя учили побеждать.
Блядь.
Да лучше бы учили выживать
в условиях, похожих на войну,
а то никак я не пойму
за что и кто, в какую сторонУ
бежать, стрелять, придерживать суму,
беречь патроны, материться в голос
и, снявши голову, не поминать свой волос,
и плакать под печальную трубу,
с утра уже в запаянном гробу.
А так хотелось умирать ещё лет тридцать.
И просыпаться поздно, и не бриться,
уткнуться носом в тёплое плечо,
и петь с утра, а не смотреть сычом.
Хотя бы двадцать дайте на прокорм.
Идти на вы, на грозы и на шторм
и задыхаться ветром полной грудью,
но кто считает срок? Кто судьи?
Ну, ладно, дайте десять только лет.
На завтрак кофе, на обед — обед
из трёх не очень постных блюд,
и, может быть, сегодня не собьют.
Сгоревшая Полярная звезда
стучит морзянкой: «Вам, дружок, сюда»
и остаются где-то города,
блестящие, как тонкая слюда,
заполнены уже не мной, не вами,
а полумертвыми полурабами.
Ну, дайте пять!
Да что ж такое, блядь!
Никто не слышит и не отвечает.
А если слышит — не прощает.
И кажется, всего четыре дня
до дома и до вечного огня.