В без пятнадцати два — ночью,
разорванной в клочья
настоявшейся, как вино в бочках,
летней небывалой жарой,
часы пробивают отбой
воздушной тревоги.
Мы садимся в наши пирОги
и отправляемся в длинный путь
на восток. Вокруг только темень и жуть,
похожая на чёрную манную кашу.
Эта дорога для падших,
оставляющих следы на воде —
ненадолго, но навсегда и везде,
где мы ложились в чужие постели,
мелИ, мололи, молились, мелели,
налетали на скалы и садились на мели.
Сирены поют о несчастной любви
и хлопают в ладоши хвостами.
Мы касаемся их бёдер руками,
попадая на блестящие перья,
сдавая по серебряному рублю на веру,
им на корм, а себе на проезд,
им на море, а себе из мест
не столь отдалённых как бы хотелось.
Спелость переходит в зрелость,
а зрелость переходит в компост.
Ночь тянет свой бесконечный крысиный хвост
и опять объявляет тревогу.
Без пятнадцати три, с полдороги
под песни крылатых сирен,
когда уже не хочется перемен,
мы возвращаемся в наши дома.
Если не сходим по дороге с ума.