Если холодной, то лучше из кружки, эмалированной, с надбитым краем. В комнате двое — я и Пушкин, фотографией на стене, между нами нарды, сейчас сыграем…
Очень хочется забыть о себе. О себе в первую очередь. Вот, как в книге пишут — «наперекор судьбе», в маске комедии, перекошенной…
И вот ты думаешь — завтра суббота,
и можно дольше поспать,
в семь не надо вставать на работу,
покидая пустую кровать…
Мне показалось ночью, что ты вышла во двор и пела,
завернувшись спросонья в моё пальто.
Я выстрелил в воздух, спугнув стервятников с тела,
похожего издалека на твоё…
Зачем тебе водка, если уже наливают виски
и после третьей ты свободно говоришь на английском?
И почему так не получается с французским и итальянским?
Может быть дело в белом вине и шампанском…
Она танцует, не снимая фаты. Кто счастливец? Точно не ты.
Ты отснимал на узкую плёнку. Сто лет, и перекрестился вдогонку.
И вспомнил своё. А если на стенке ружье…
Если бы ты была лазоревым морем,
я бы точно доплыл до твоих берегов
и увидел на них высокие горы
в густой паутине заповедных лесов…
Это дело без сроков давности,
зашнурованное в картон.
Там такие о нас есть гадости,
что, по слухам со всех сторон…
Дожди идут по расписанию.
По вторникам, с пяти утра.
На небе Б-г открутит краники
и разливается вода…
В животе бабочки, у Луны звёздочки.
Я гребу веслом, мы сидим в лодочке.
Стрекоза спит на конце удочки,
у сомов сон, а у щук шуточки…
У тебя ещё будет много времени для того, чтобы помнить меня. Из другого рода, иного племени, из чужого огня в полымя,
нырнувшего сдуру в ледяную прорубь твоей непрозрачной воды, взвалившим на плечи твой неподъёмный короб…
Полтора часа до рассвета. В три уже начнутся сумерки. Я кручусь в полуторной кровати в полуторной квартире, перестроенной в гостиничный номер…
Я наговорил тебе это всё на ухо,
а ты сделала из тайны рингтон
и теперь даже ресторанные лабухи
могут слышать наш с тобой разговор…
