И вот под утро уже, под утро,
когда небо чёрного перламутра,
когда звёзды яркого серебра,
ты, вышедшая из моего ребра,
тронешь лоб своими детскими пальцами…

И вот под утро уже, под утро,
когда небо чёрного перламутра,
когда звёзды яркого серебра,
ты, вышедшая из моего ребра,
тронешь лоб своими детскими пальцами…
А если вдруг подумать обо мне,
то надо рисовать, как Пушкин, в профиль,
и, если загадать меня себе,
то надо заварить армянский кофе…
Налей мне рюмочку,
не тискай сумочку,
я ничего оттуда не возьму.
Я сыплю шутками
и прибаутками,
но до сих пор понять я не могу…
Не пей, не пей отравленной воды,
скопившейся в оттаявших распадках.
На свете много разной ерунды,
которую нам обещали Парки…
Да кто тебе сказал, что ты другой?
Такой, как все, и с номером на шее,
с обритой в ноль шишкастой головой
на безволосом юношеском теле…
Нарежешь хлеба крупными ломтями
и колбасы с избытком чеснока.
Нальёшь две рюмки с тонкими краями,
щербатые, как лёд, наверняка…
Если ты веришь мне, то просто дотронься до моей руки.
У неё сухая кожа, похожая на пергамент,
как у ящерицы, у которой движенья легки,
она стоит на пуантах, как соломинка, пока не завянет…
Я не очень люблю слово «мы»,
За которым удобно так спрятаться.
От тюрьмы, от сумы, от войны,
От желания попусту тратиться…
Улыбаюсь криво — вяжет зубы
вкус неподслащённого вина,
влитого в шагреневые трубы
под предлог — а вдруг с утра война?..
Брат, скажи, так кто же ты по паспорту?
Каин или Авель? Разберись.
ДНК не добавляет ясности,
даже если делать тест на бис…
Я жду темноты, чтобы не стыдиться записывать свои мысли.
В темноте не поймёшь, они безобидны как у мышей или агрессивны, как у крыс. Ли-
бо легки, как касания крыльев летучих мышей. Слышен их сухой шагреневый шелест…
Не будет никакого продолжения.
Я каждый вечер вывожу баланс к нулю,
Осуществляя жертвоприношения
Богам своим, которых так люблю.
..
Да из меня какой уже герой?
Как в грехе свальном, годы кутерьмой
и лица не забытых мною женщин.
Лет больше, памяти всё меньше.
А листья падают не осенью, весной…